– Мам, ты в порядке? – спросил Роман.
Она с усилием выдохнула и отвела глаза в сторону.
– Мам… я тоже их видел, – сказал Роман.
Оливия снова завела мотор и положила руку на колено Романа.
– Я хочу лишь лучшего для моих детей.
* * *
Из архивов Нормана Годфри:
От кого: [email protected]
Кому: [email protected]
Тема: Без темы
Для начала – тупое признание, потому что вряд ли имеет смысл начинать без него. Поразмыслив над тем, что ты и Мама состоите – как тревожно от того, что слова нельзя забрать назад, – в интимных отношениях, скажу, что это не удивительно. Даже ужасно банально. Общая банальность: такие вещи случаются. Словно заурядность может их упростить.
Рождение обычно случается за час до восхода солнца.
Предательство. Что может быть обыденнее?
Но лезть в твое сердце не мое дело и не моя цель, я просто чувствую, что должна быть честна с тобой, поскольку, если не буду – необратимо потеряю тебя. Так что, пожалуйста, прости мне мою честность, чтобы я могла простить твою. Я не могу потерять тебя, дядя.
Итак, прошлой ночью Романа арестовали. Он был пойман на территории завода, (в компании, как можно предположить, Питер Руманчека, но относительно цели их визита мои предположения так же скромны, как и твои), где огрызался, в своей неподражаемой манере, на парочку полицейских, которые забрали его за «намеренное причинение ущерба». Достаточно сказать, что этот инцидент не сгладил Мамин нрав. Что касается меня, я испытала большое облегчение: закрылась на весь вечер у себя в комнате и думала, что текущее событие может отвлечь внимание от меня. Но сегодня их отношения пришли к поразительному примирению. Манеры Романа были вежливыми, даже заботливыми, безмолвный (что не соответствует его характеру) жест раскаяния и злоба Мамы (что также не характерно) не оставили после себя никаких следов.
За ланчем они мило обсуждали, поехать на Рождество в Монако или Прованс, все это время я сидела, опустив голову, считала секунды, прежде чем смогу уйти, не привлекая внимания.
Только стало возможным без подозрений покинуть стол, я почувствовала их – первые предпосылки. Одинокая пылинка – осадная машина судьбы. И затем я чихнула – безнадежно нарушив свою, в общем-то уложенную, прическу.
Роман пожелал мне здоровья, прежде чем увидел. А затем перевел взгляд туда же, куда и Мама.
И тут мы должны вернуться в позавчерашний полдень, когда я в одиночку совершила вылазку в торговый центр, где моя замечательная приветливая Дженни была рада стать соучастником преступного заговора по отмщению Маме за, в общем, за то, что она моя Мама. И да, зная последствия, я легко могла бы снять и убрать серьги, но вам нет нужды в первичном ознакомлении с тайнами психики, чтобы понять, что страх последствий никогда не пересилит желание. И это было нечто большее, чем детский протест, когда Джении впервые достала зеркало, и я почувствовала простой женский трепет от ношения чего-то, созданного для того, чтобы женщина чувствовала себя женщиной…
Я уродлива, дядя. Нет другого способа объяснить это. Но это не значит, что у меня нет гордости, нет радостей, нет тех же прав чувствовать заслуженную любовь от тех, кто не связан со мной кровью. Я могу быть уродливой, но не вижу причин, чтобы действовать как урод.
Мама, конечно, всегда другого мнения, она настаивает, чтобы я носила платья и прическу настолько обычные, насколько возможно (и это в семье, где на одежды Мамы и брата тратится средств больше, чем поступает от наших скромных доходов). Это не из-за произвольной тирании, нет: исходя из того, что любое внимание, которое я привлекаю, – даже дерзость, если я надену костюм нормального человека, – подвергнет меня ненужным страданиям и насмешкам. Только за мое благополучие она радеет, пытаясь задушить любые мои попытки расширить гардероб безвкусным гротеском. Без сомнения, жестокость во благо.
Так что ты можешь представить ее лицо. Не прошло и полдня после вызволения сына из офиса шерифа, как тут же новое огорчение. Шок и удар по ее суверенитету.
– Что, – начала она, – ты с собой сделала?
Не имея надежного ответа, я тщетно и глупо опустила голову и прикрыла свои уши руками. Он потянулась ко мне и убрала их прочь, зажав одно из запястий между своими пальцами с поразительной ожесточенностью.
– Ты удивительно идиотское создание, – сказала она. – Ты величайшая, неуклюжая тупица. – Она повернулась к Роману и рассматривала его, силясь узнать приложил ли он к этому руку.
На его лице читалось противоречие: желание разделить и усилить свою вину сопротивлялось с осознанием и без того шаткого положения. Он покачал головой, и конечно, я частично была разочарована, что он не пришел мне на помощь, но также и рада: я приняла решение, и оно мое собственное.
– Я… – произнесла Мама, ее внимание снова переключилось на меня, – я просто недоумеваю. Ты хочешь сделать из себя посмешище? Ты потакаешь собственному унижению? По крайней мере, я думала у тебя есть {ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ} мозги. По крайней мере, я так думала.
В прошлом, естественно, были времена, когда я раздувала факел неудовольствия Мамы, но никогда, в отличии от Романа, не делала этого преднамеренно. И Мама, по тем или иным причинам, ведомым только ей, делала над собой усилие, сдерживалась и терпела меня, что сильно расшатывало ее нервы. Нужно сказать, ей это давалось нелегко.
Она никогда не кричала на меня.
Я беспомощно всхлипнула. Она продолжила.
– Знаешь, что такое настоящее уродство, Шелли? Самое невыносимое и отталкивающее из всех? Глупость. Думаешь, я считала, что ты слишком юна и не понимала, как твой отец называл тебя?
«Выкидыш». Она часто просила его не называть меня так.
– Пора кончать эту пародию, – сказала она. – Сними эти {ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ} штуки.
Я потянулась к своим ушам, но мои пальцы, не самые ловкие в подобных обстоятельствах, безнадежно тряслись. Она наблюдала, ее раздражение росло вместе с нетерпением по мере того, как мои попытки становились все плачевнее. Сжалившись, она схватила мои запястья, чтобы сделать все самостоятельно. И тогда это произошло: все строение нашего дома сотряслось от одного слова: «Стоп».
Твердо, без ярости, с тем, что как я верю, можно честно назвать горем, Роман сказал ей остановиться.
– Не лезь в это, – пренебрежительно бросила Мама.
Но Роман повторил. Он не глядел ни на нее, ни на меня, его лицо приняло отсутствующее выражение, как у куклы чревовещателя.
– Отстань от нее, – сказал он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});